Москва, 30.12.06.

Дорогая Рейна!



Странно, как же все-таки быстро идет время. Я никогда не думала, что буду вот так вот сидеть за компьютером с полным сознанием того, что я закрыла зачетную неделю, а завтра – новый год. А в итоге все именно так и получается. Мне осталось сдать экзамены, и тогда вторые каникулы мне обеспечены. От тебя мало новостей. Все эти непонятные сообщения о суде, брате и матери меня только пугают, и не вносят никакой ясности. По крайней мере, если ты поехала с подругами в Брюссель, все не так плохо, как я подозреваю. В Москве уже совсем новогодняя погода – все завалило снегом, он белый и пушистый, как в сказке. Асфальт обледенел, на каблуках ходить практически невозможно. Пытаемся с мамой убрать квартиру. Пока не очень успешно.



Ты постоянно мне снишься, и эти сны уже вымотали меня до состояния тряпки. Нет никаких желаний. Я даже по поводу нового года особого вдохновения не чувствую, хочется просто зарыться в одеяло и уснуть. Я не устала физически, просто иногда опять начинаю запутываться в чувствах, а запутываясь, еще глубже проваливаться в топь собственных заблуждений, ошибок и недопониманий. Ночами все это бредом носится вокруг меня, обращаясь в какие-то немыслимые образы, а в окно с каждой ночью все настойчивей и настойчивей бьется березовая ветка. Опять начинает душить безысходность. Нет уже агрессии, ненависти, желания отмстить. Осталась какая-то сладкая, сосущая пустота где-то под самым сердцем, твой образ на внутренней стороне век, бывший там всегда, должно быть, с самого моего рождения. И так мучительно осознавать, сколько боли я причиняю окружающим, и, в первую очередь, тебе.



С наступающим тебя Новым годом.

---

Москва, 02.01.06

Дорогая Рейна!



Тонкие каблуки, ноги, обтянутые плотными колготками, короткая джинсовая юбка, длинная фиолетовая кофта с глубоким вырезом, ровная укладка, влосок к влоску, выщипанные брови, аккуратно накрашенные губы, красиво и ровно подведенные глаза. Я не такая на самом деле. На самом деле я не такая. На самом деле этот стук моих каблуков об асфальт, он порождает цудовищную боль, и я сама себе напоминаю русалочку. Мне снова и снова кажется, что я всех обманываю. Всех вокруг себя. Потому что на самом деле я совсем не такая, на самом деле я представляю собой бесформенную массу, ни к чему не стремящуюся, и принадлежащую тольео тебе. И мне, объективно говоря, все равно, что кто думает по этому поводу.

---

Москва, 23.12.06.

Дорогая Рейна!



Снова я стала сидеть ночами на подоконнике. В эти одинокие минуты я чувствую себя свободной от всего . Все проблемы, переживания и грустные мысли отступают перед простой городской красотой, открывающейся с пятого этажа семиэтажного дома в центре города. И я снова закутываюсь в дырявый шерстяной плед и зажигаю сигарету.



Скажи, что я ее люблю

Без нее вся жизнь равна нулю

Из-за нее вся жизнь равна нулю…



Без тебя, из-за тебя, с тобой, после тебя и до тебя – все одно. Все равно она равна нулю, и ничего уже с этим не сделаешь. Ноль. Ноль без палочки (хотя, я никогда не понимала, откуда у ноля может быть палочка). Ноль, пустой, овальный, ничего не значащий, тупой ноль. Вот это моя жизни – пустая, никчемная, бесцельная.

---

Москва, 21.12.06.

Дорогая Рейна!



Была какая-то детская книга про параллельные миры, мальчика и девочку. Они были из разных миров и полюбили друг друга. Очень сильно полюбили, так сильно, что не могли друг без друга ни минуты. Но там оказалось, что-то ли проходы между мирами открывать запретили, то ли они в чужом мире теряли силу, не суть, но, в общем, им пришлось расстаться. Навсегда. Навсегда-навсегда. Совсем навсегда.



Вот и мы с тобой тоже, каждый раз, когда общаемся, преодолеваем преграду между мирами. У мальчика с девочкой преградой была завеса. У нас с тобой – два часа. Те два часа, на которые я всегда опережала, опережаю и буду опережать тебя.



Я просила тебя присниться – ты приснилась. Я не помню эти сны, но чувство тихого счастья еще долго витало вокруг меня.



Прости меня, что я могла допустить мысль о нежелании мной твоего ребенка. Теперь, когда я узнала, что ребенка не будет, меня задушила и оглушила необъятная вина, и я мучаю себя мыслями о собственной эгоистичности.

---

Москва, 18.12.06.

Дорогая Рейна!



Холодное стекло медленно помогает мне протрезветь. Перед глазами проносятся какие-то кусты, тусклый свет ламп раздирает глаза.



(как вечным огнем сверкает в нем вершина изумрудным льдом, которую ты так и не покорил)



Нелепая, бредовая песня, болезненно отдается в мозгу проклятая гитара, и каждое слово этого пузатого бродячего певца вываливается изо рта кубиком льда, мучительно, со странным бульканьем. Или это у меня в голове булькает?.. Я поворачиваю голову обратно к окну, глаза резью отвечают на малейшее движение взгляда. Кто-то о чем-то просит меня. Да, наверное, меня. А, черт с ними со всеми. У меня просили сок. Я неловко протягиваю пакет и вновь роняю голову на холодное стекло. Взгляд постепенно вырывает из похмельного тумана две блестящие полосы, гонящиеся за поездом, обгоняющие его, и отстающие от него на сотни километров, полосы, пронзающие мои глаза как штопальные иглы, полосы, словно отчеркивающие все предыдущее от всего последующего, как в черновике романа. Полосы, отражающие свет несуществующего солнца, множащие его в миллионы продолговатых серых солнц, спокойно горящих там, внизу, одинаково близко как к жизни, так и к смерти. Полосы, делящие мою жизнь на три сегмента. До тебя, с тобой…. И…. После. ПОСЛЕ…………………………………..



Стучит где-то в голове вчерашнее терпкое вино, белое вперемежку с красным, и я понимаю, что если я сейчас умру, никто не заметит этого. Ха-ха.



(четыре трупа возле танка дополнят утренний пейзаж)



Я зачарованно вглядываюсь в рельсы, в их манящие, медленные, практически незаметные изгибы, слушаю, как приятно тяжело преодолевают металлические колеса поезда стрелки, ощущаю, как отвратительно сжимаются легкие, предчувствуя смертоносный дым. Я зажигаю сигарету, глубоко затягиваюсь, и слышу, как она шипит, злобно повторяя «я нужна тебе, я нужна тебе, я нужна тебе». Я словно слышу ее хриплый голос, сопровождаемый потрескиванием тлеющего табака. Носишь ли ты под сердцем чужое тело? Маленького нового



(ненужного)



человека? Человека, который, возможно, будет на тебя похож? Которого ты будешь ЛЮБИТЬ?



Одиночество, проклятое, гниющее, неистребимое ничем одиночество. Проснись. Проснись, открой глаза, взгляни за окно. Вот она я – стою на твоем подоконнике, я, постепенно теряющая рассудок, я, разорвавшая в кровавую капусту свое сердце бесконечными мыслями о тебе, вот она я, и я твоя, совершенно, окончательно, безвозвратно твоя. Забери меня. Забери меня отсюда, пожалуйста. Просто приснись мне. Протяни мне руку, сними меня с подоконника, завари чаю, разломи пополам вафлю и улыбнись.



Я поднимаю с земли прогнившее яблоко, размахиваюсь, точным ударом отшвыриваю его в стену. Оно шмякается и растекается по ней противным коричневым пятном. Сдохни, сука. Сдохни, съешь сама себя, начни с хвоста, проклятая сука. Как я тебя ненавижу. Выйди из меня, порождение неудовлетворенности, желания отомстить, зависти, жадности, обиды, затаенной злости. Ты только внешне такая же, как я, на самом деле ты – мразь, не имеющая право на существование. Ты - прекрасный цветок, который сгнил и провонял изнутри.



Если бы я могла решить все твои проблемы, если бы могла как-то помочь тебе, я бы конечно все это сделала.



(когда я тебя на руках унесу туда, где найти невозможно)



Твой мир. Отдай мне часть, отдай половину. Войди в меня. Займи ее место. Проснись, сними меня с подоконника. Приснись. Вытащи из меня всю эту дрянь, рыболовными крюками, зубами, чем хочешь. Как же глубоко в этот раз врезались ногти в ладони… Как же больно, черт, как же больно! Заполнились алой кровью маленькие полумесяцы, по четыре на каждой ладони.



(и потихонечку пятится трап от крыла)



Неужели любовь может быть ТАКОЙ???

---

Москва, 4.12.06.

Дорогая Рейна!



Выскальзывает из рук блестящая прямоугольная пуденица, как перышко из подушки, медленно опускается к полу. Медленно ложится на полосатый ковер, открывается с тихим щелчком. Во все стороны фонтаном летят сухие брызги светло-бежевой пудры, тихо, с какой-то неуловимой святостью рассыпаются, подобно снегу, по ковру. А снег больше не выпадет. Мокрый асфальт все так же, как летом, светится уличными фонарями через каждые десять метров. Так же, как осенью, продирает до нервов заточенный смертью ветер. Так же, как весной, отчаянно хочется жить. Но нет этого зимнего, настоящего, праздничного чувства – чувства таинства, секрета, ощущения предвкушения чего-то нового, прекрасного. А такая погода ежеминутно безмолвно доказывает по всем правилам математики, что все хорошее кончилось. Я собирала пудру и думала о снеге.



Светлая, святая, прекрасная грусть. Такая большая, огромная, необъятная любовь, что если бы я верила в Бога, я бы построила церковь.



Играет нежная голландская музыка. Ты бы поняла, о чем он поет, ты бы перевела мне. А, я и так понимаю. Он поет о любви. О чем бывают песни? О любви, о войне, о тюрьме. О путешествиях иногда. Да и все, пожалуй.



Люблю тебя.

---

Москва, 09.12.06.

Дорогая Рейна!



Иногда приходит отчаяние, оно сковывает меня своей окончательностью, своим здравым смыслом и неопровержимой логикой. Я много думаю, и мне начинает казаться, что все это не просто так. Это или награда, или наказание. Сложно уловить разницу этих понятий, но острота боли и соленый вкус неограниченного никакими рамками чувства тоже в чем-то схожи. Люди приходят и уходят, ты остаешься, как неотъемлемая часть меня, как элемент бытия, как данность. Я люблю тебя сильнее, чем умеет человек. Я четко вижу границу между правдой и желаемым. Я четко вижу отсутствие каких-либо перспектив, я просто хочу быть зеркалом в твоей комнате. Я хочу, чтобы ты во мне отражалась. Я хочу разорвать твой образ на осколки, разбить на обрезки и разрезать на обрывки. Я положу все эти кусочки на землю, и буду мучительно пытаться сложить из них что-то отличное от тебя, всего лишь для того, чтобы лишний раз доказать себе, что это невозможно. Я хочу упасть в ночное море, хочу выпутывать из твоих волос горящие зеленые звезды, звезды, которые никто кроме меня не смог бы увидеть. Я хочу отдать тебе свое сердце именно так, как делают это героини бульварных романов, хочу вырвать его из своей груди и протянуть тебе.



Я хочу жить вечно.



Я знаю, как это сделать.

Люди тысячелетиями искали источник весной жизни. Все на самом деле очень просто – надо любить.



Я умею делать это в совершенстве.

---

Москва, 3.12.06.

Дорогая Рейна!



Мне, конечно, сложно судить о ситуации, не зная ее подробностей и обеих сторон. И я не могу сказать тебе «все будет хорошо», потому что фраза банальная и глупая. Но одно я могу сказать тебе точно – если тебе будет от меня нужна какая-нибудь помощь, поддержка или просто разговор по душам, я всегда буду готова. Я всегда с тобой, каждую секунду помню о тебе, каждой клеточкой своего тела люблю тебя, и это навсегда. Помни об этом.

---

Москва, 02.12.06.

Дорогая Рейна!



Вчера я была на неплохом концерте, играла новая российская рок-группа «The Almost Famous». Мы с подругой танцевали и зажигали по полной программе. И все равно я ни на секунду не могла выбросить из головы эту странную, пропитанную тревогой тоску, мучающую меня в последнее время. Я никак не могу понять, что я сделала не так, в каком действии я ошиблась. И невыносимо больно думать, что ты, возможно, меня осуждаешь за тот поступок, о котором я не подозреваю.



А жить становится все страшнее. И не из-за неизбежной смерти, и не из-за возможного горя, поджидающего мне за ближайшим поворотом, а из-за проклятого, темно-синего, невыразимого одиночества, преследующего меня. Я не могу никуда от него деться, и у меня опускаются руки от осознания того, что мне даже некому позвонить, и нет НИ ОДНОГО человека, который бы меня выслушал и понял. Я не пытаюсь вызвать у тебя сочувствие и тем более жалость, я просто пишу о проклятой действительности, с которой очень тяжело, практически невозможно бороться. Знаешь это чувство, когда от тоски и страха сосет под ложечкой и у тебя ощущение, что ничего хорошего никогда в жизни больше не будет?



Милая моя, любимая, прости меня, в сотый раз, прости за это и десятки других писем, которые ты вряд ли когда-нибудь увидишь и на которые никогда не ответишь. Просто я уже не смогу жить по-другому. Я люблю тебя.

---

Москва, 1.12.06.

Дорогая Рейна!



В последнее время я стала с поражающей частотой задумываться о смерти. Не в том смысле, что я хочу умереть, а вообще, в целом о смерти. О смерти как о какой-то субстанции, как об элементе бытия, являющемся небытием. Я много размышляла, часами, сидя ли в кресле, смотря ли телевизор, лежа ли в ванной или в кровати. Я думала, почему люди умирают. На днях умерла известная московская актриса, совсем не старая. Она была для меня каким-то символом детства, что ли. Знаешь, из разряда таких людей, которые были всегда – то есть она всегда была на телеэкране, в прессе, на афишах. И для меня она, пусть даже я видела всего один фильм с ее участием, она всегда была постоянной, своеобразной константой. И вдруг я узнала, что она умерла. Это было как удар поддых, и с тех пор начались мои мысли о смерти.

Вот, например, такая история. Девушка долго не могла найти свою любовь, девушка отнюдь не красавица, да и характер скверный. И вот сравнялось ей тридцать три года, и была она располневшая, уставшая, ворчливая и разочаровавшаяся в жизни. Но тут вдруг встречает она мужчину. Мужчину неинтересного, толстого, рыжего и неумного. Но между ними проскакивает искра, и они влюбляются друг в друга. Любят без памяти, женятся, разменивают квартиры, кое-как затевают ремонт. И вот, ремонт в самом разгаре, молодожены счастливы, и выясняется, что жена ждет ребенка. Конечно, в тридцать четыре поздновато, но не криминал. И вот они становятся еще счастливее, определяют жену в роддом, она ложится на сохранение на шестом месяце беременности. Муж приезжает к ней, возит ей всякие вкусности, и весь медперсонал роддома дивится такой сильной и чистой любви двух некрасивых людей. В ночь у женщины начинаются преждевременные роды, открывается кровотечение, ей срочно делают кесарево сечение, достают ребенка, а кровь не останавливается. Тогда ее подключают к аппаратам, она постепенно угасает и через неделю умирает. Остается муж с семимесячным младенцем, стареющая мать умершей женщины, потерявшая от горя рассудок, и полуотремонтированная квартира на окраине столицы. Как ты считаешь, так может быть? Вот и я считаю, что нет. А, тем не менее, так бывает. Представляешь, женщина в России в двадцать первом веке может умереть от родов, и врачи только опустят глаза. Вот и я не представляю.



И я пришла к выводу, что люди не должны умирать. Это нелогично, неправильно, иррационально. Смерть – понятие, противоречащее всем законам, понятие разлагающееся и разлагающее все вокруг себя. Смерть – не избавление, не спасение, не горе, не утрата, не святость, не счастье. Смерть – самое зло.

---

Москва, 29.11.06.

Дорогая Рейна!



Вот и снова я пишу тебе лишенное смысла письмо. Но, впрочем, это уже стало традицией. И даже, несмотря на то, что письма нерегулярны, они не прекращаются. Наверное, потому что я никак не могу выкинуть из головы эти годы, пропитанные твоим запахом и тихим звуком шороха волос. Знаешь, когда идешь по улице, волосы чуть подпрыгивают, и ты слышишь тихий-тихий звук – тот самый звук, приятный, спокойный, как переливы воды или пересыпание чего-то мелкого. Институт накинулся на меня, как лев на жертву, и каждый месяц сдирает с меня новый слой кожи. Сознание того, что скоро начнется сессия, далеко не радует. Столько всего нужно делать, столько всего учить, и, несмотря на то, что наша группа самая сильная на курсе, а я в ней лидирую, учить меньше не придется. У нас в институте есть один преподаватель, которого все обожают. И я обожаю его вместе со всеми, потому что больше нечего делать. Точно также я вместе со всеми еду в дом отдыха на выходные и вместе со всеми веселюсь. Мало кто готов уделить мне свое время из моего окружения. Школьные друзья уже постепенно отсеиваются, институтские же еще не появились.

Я иногда смотрю на твою фотографию и понимаю, как сильно я по тебе скучаю, и какую сладостную боль доставляет мне осознание этого. Каждый день, каждое мое продвижение, каждый успех, - все это маленькие ступеньки к чему-то большому, чего я не хочу. Мне страшно осознавать, какой огромный потенциал содержит в себе человек, как многого я смогла бы добиться, стоит только захотеть. Но проблема как раз в том, что я ничего не хочу, кроме тебя. Появляются, конечно, периодически, люди, которые мне интересны и с которыми хотелось бы иметь какие-то отношения. После Никиты у меня никого не было, но, я думаю, только потому, что я не давала никому понять, что не против. Я знаю себя, знаю, что я красивая, эффектная, и мало кто отказался бы от такого лестного предложения. Но, как известно, людям редко помогает то, что у них есть, и моя физическая красота никак не может обеспечить мне счастье. Я ловко стала дружиться с взрослыми людьми, особенно с женщинами, но и с мужчинами. Я как-то оправдываю их доверие. Иногда возникает взрывоопасная страсть, которая заполоняет все на свете, ослепляет меня, лишает всех органов чувств, и мешает что-либо делать. Но это проходит так же быстро, как и начинается.





Научи меня быть счастливой. Знаю, у тебя у самой это получается не очень хорошо, но скажи мне, как мне быть? Что мне сделать, чтобы хоть чуть-чуть посветлел горизонт, чтобы возникли какие-нибудь надежды, стремления, смысл, в конце концов? Я просто устала, устала от нескончаемой, перманентной головной боли, огибающей мое существование подобно стальному обручу, устала от постоянных вопросов в пустоту, вопросов безо всяких ответов, от отсутствия опоры, от отсутствия поддержки, от потери таланта, от невозможности действия, от какого-то полного «зависания» в пространстве.



Вернись ко мне.

---

Москва, 27.10.06.

Дорогая Рейна!



Вчерашнее депрессивное состояние прошло, осталась только пустота, снова пустота, которую невозможно заполнить. Институт меня замучил. Эта тяжелая громадина из стекла и стали меня совсем не привлекает. Я не вижу ничего впереди, что могло бы быть с ним связано. К тому же, в отличите от школы, я не нужна ему. Ей я была нужна, она ждала меня, и ей было не все равно, если что-то помешало мне прийти. Здесь все иначе – я совершенно ничего не значу в этом сумасшедшем броуновском движении, что происходит в институте.

Сегодня мне приснился единственный, наверное, мужчина, которого бы я хотела завоевать. Хотя бы ненадолго. Хотя бы только для того, чтобы сломать его. Может, это просто на меня так влияет слово «нельзя», но иногда внутри просыпается такая решимость, что самой становится страшно. Но, в конце концов, это ничего не значит. Я слишком завишу от тебя теперь уже, и я ничего не могу делать серьезнее, чем писать бредовые письма и рисовать страшные картинки. Эх… Если бы я могла, я бы, наверное, никогда не сделала так, чтобы мы с тобой никогда не встретились. Извини, что пишу так коряво и несвязно, жду, с минуты на минуту мама снова позовет меня вешать шторы.

Люблю тебя,

Д.

---

Москва, 26.10.06.

Дорогая Рейна!



За окном ветер, а вчера был дождь. Я смотрела страшный фильм и совсем не боялась. Странно и нелепо, но меня почему-то больше не трогают подробности расчлененного человеческого тела. И вообще, не могу сказать, что я боюсь смерти. Хотя, конечно, я пока просто не могу понять ее, в этом суть. Как автогонщики на ралли постепенно отстают от последующего лидера, так и все мои жизненные цели постепенно теряются в сравнении с целью иметь тебя. Это становится маниакальной зависимостью.

БЕССИЛИЕ СНОВА

ВОНЗАЕТ МОИ НОГТИ В

ЛАДОНИ, И Я С НОВОЙ

СИЛОЙ ОСОЗНАЮ, ЧТО

НИЧЕГО НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ.

НИ НАПИСАТЬ, НИ НАРИСОВАТЬ

НИ ТЕМ БОЛЕЕ СКАЗАТЬ. И

Я… Я НИКТО БЕЗ ТЕБЯ.

Я ТОЛЬКО РВУ БУМАГУ

И ПЛАЧУ.



И НИКАКОГО

СМЫСЛА ВО

ВСЕМ ЭТОМ

НЕТ.

---

Москва, 25.10.06.

Дорогая Рейна!



Эти письма – какая-то странная нить, связывающая наши миры. И, заметь, я практически никогда не пишу тебе о событиях, происходящих со мной. Я делаю это потому, что всегда пытаюсь разграничить свою жизнь на два сектора, не имеющих друг к другу отношения – ты и все остальное. И засорять первое ненужными подробностями второго я не собираюсь. Хотелось бы знать, что ты делаешь сейчас – работаешь или отдыхаешь? Может быть, обедаешь в каком-нибудь ресторанчике около турагенства, а на улице идет дождь, и светит солнце, и его лучики играют в каплях на стекле. А за стеклом улыбается осень, твоя тридцать пятая осень, летящая красными кленовыми листьями куда-то вдаль, вслед за летом. Скоро наступит зима, и ты сменишь осенние сапоги на зимние, вынешь из шкафа свою зеленоватую куртку. Скоро наступит зима.



Когда ты приедешь, все будут здороваться с тобой, восхищаться тобой, улыбаться тебе. И все будут говорить друг другу: «Эта женщина - сильная» или «Эта женщина - добрая» или «Эта женщина – самоотверженная и разумная, гостеприимная, бескорыстная, приятная во всех отношениях!». И только я, глядя на тебя, буду знать: «Эта женщина – моя жизнь. И мне плевать, какая она».

---

Москва, 24.10.06.

Дорогая Рейна!



Я так устала, я до бредового состояния замучила себя постоянными мыслями о тебе. С ужасом, с липким, горячим страхом, продирающим до самого сердца, я понимаю, что никогда уже не буду счастлива. И мне страшно. Но, с другой стороны, мне не страшно, потому что мне не нужно счастья без тебя. Мне надоели красивые метафорические описания, надоело замученное и избитое миллионами людей слово «люблю». Знаю, мое очередное письмо бессвязно и напоминает какую-то путаную исповедь, но это не имеет никакого значения. Эти письма – мои крошечные шаги по дороге, ведущей «от». Ото всех и от всего. От матери, от друзей, от самой себя. Но я клянусь тебе, любимая, я ни о чем не жалею. Жаль вот только, что я всегда ухожу «от», и никогда не ухожу «к». На твой вопрос «зачем я бросила Никиту» я ответила, что люблю тебя. Я прекрасно понимаю, что это не причина, я писала об этом в предыдущем письме. Но, черт возьми, я просто люблю. И никакой здравый смысл, никакие уговоры, ни один человек не смог и не сможет заставить меня перестать любить тебя. Грустная история, правда? А какой фильм можно было бы снять… Жаль только, что твоя роль окажется эпизодической. Прости меня. Прости меня за то, что я люблю тебя и за то, что мне никто кроме тебя не нужен.

Д.

---

Москва, 16.10.06.

Дорогая Рейна!



В моей жизни абсолютное затишье. У меня никого нет – ни друзей, ни молодого человека, никого, с кем хотелось бы провести время. И то, что я снова начала писать тебе письма, плохой знак. Это значит, что я снова начинаю уходить в себя. Эти частые вечерние письма тебе являются для меня какой-то наградой, как глоток чистой воды, взгляд на небо, ощущение солнечного тепла на лице. И в то время, когда я пишу их, я чувствую, что ты рядом, и это странное ощущение единения с тобой не покидает меня.

…Из колонок поет Арбенина, единственный немой свидетель моей любви и боли. И только она, незримо присутствуя, понимает меня, сочувствует, помогает. Не хочется писать о реальности, мне кажется, что это испортит письмо. Мне многие говорят, что я хороший писатель, отлично описываю чувства. Но я не могу, не могу выразить что-то, что бьется у меня внутри, не давая вздохнуть. Как будто я не могу доверить это даже бумаге. И я снова вырываю из тетради, комкаю листы. Словно что-то мешает чувствам выйти из моего измученного тоской и никотином сердца, и от бессилия слезы наворачиваются на глаза. Будто бы это какая-то задача, которую я должна решить, и она болезненными сгустками логических цепочек опутывает мой мозг, сдавливая его в бесполезных попытках выразить что-то.



Как же мне невыразимо далеко до тебя. Человек, просто воззвавший к людям и крикнувший: «Любите меня!» никогда не будет любим. И то, что я не могу без тебя жить, не обязывает тебя любить меня.

---

Москва, 10.10.06.

Дорогая Рейна!



Если бы твое «взаимно» что-то значило, если бы я могла понять его смысл. Если бы ты сама могла его объяснить. Если бы хоть кто-то мог мне рассказать, что вообще происходит. Наваждение, наполненное до краев чувством, которое выплескивается, разбрызгиваясь вокруг шипящими перламутровыми каплями эйфории. Мои глаза взрываются снопами разноцветных искр. Я все помню. Я помню каждое твое мимолетное движение, каждый вдох перед новой произнесенной фразой.

…В окна стучался дождь. Сильными, исполненными гневной страстью порывами он требовал впустить его внутрь. За серой занавесью воды бешеный ветер рвал остатки одежды с беспомощных полуголых деревьев.

…- Язык – это система знаковых единиц…

Что это? Что это бьется внутри меня, не дает расправить крылья, взлететь, подняться к свинцовому небу, напоенному болью?

Где-то в глубине моего сознания рождается образ. Образ, прерываемый бессмысленными фразами из университетской лекции.

Ты. Моя ты.

И я стараюсь удержать его, не дать ему ускользнуть. Я придумываю себе зацепки. Я сочиняю землю, пропитанную влагой, к которой когда-то прикасались твои туфли. Но образ вытекает из моей памяти, игнорируя мои старания. Хорошо. Не получается с землей, пусть будет стена. Кирпичи, обнаженные ветром и дождем, кирпичи, исписанные неприличными надписями. Кирпичи, к которым когда-то прикасалась твоя левая рука, пока правой ты поправляла застежку на босоножке. Кирпичи, помнящие ее прикосновение.

Нет. Все бесполезно.

И только одно наречие пульсирует болью в моем мозгу. Только оно – последний оплот моих стремлений, только ему я могу вручить ниточки своей жизни.



Взаимно.

---

Москва, 09.10.06.

Дорогая Рейна!



Я с каждой секундой все более и более углубляюсь в свои чувства, не замечая ничего больше. Все время рука тянется к мобильнику, и я жутко хочу написать тебе, что не могу больше без тебя ни секунды. Но я не пишу тебе этого потому, что знаю – ты будешь переживать и нервничать, а зачем мне это нужно? Поэтому я снова и снова переношу все свои чувства и мысли на бумагу, которая терпит и не краснеет.

Никак не могу забыть нашу встречу в «Национале». Она не то что не забывается, она даже не подернулась дымкой прошедшего. Все также свежо и прекрасно для меня воспоминание.

…Ты выходишь из дверей, которые открывает для тебя швейцар. На тебе сапожки, черная юбка чуть ниже колена, черный вельветовый пиджак, красно-оранжевый шарфик. Ты обнимаешь меня. А я не знаю, что делать, как себя вести. Наверное, я так никогда и не научусь скрывать свои эмоции. При любом взгляде на тебя, пусть случайном, мой мир делает разом несколько сальто-мортале и все мои внутренности завязываются узлом.

… А все-таки ты чудовище. И я временами тебя ненавижу, что в свою очередь, доказывает всю маниакальную силу моей любви к тебе…

…Ты сидишь на кровати, такой огромной, что на ней, кажется, можно уложить роту солдат. Ты поджала под себя ноги, на коврике лежат твои сапожки. Ты перебираешь пальцами волосы. Снимаешь телефонную трубку, кладешь ее рядом с аппаратом. Смеешься. И я смеюсь.

Твои слова, рикошетом отскакивающие от стенок моей воспаленной черепной коробки, множащиеся, превращающиеся в пугающее дикое многоголосие.

«Что он дает тебе, кроме денег?»

«И тебе оно надо?»

«Взаимно»

ВЗАИМНО. Улыбка. Мимолетное движение маленькой ручки, и непослушная прядь снова за ухом.

- Hans – протягивает мне руку.

- Dasha.

- Dasha – повторяет.

- A friend of mine – говоришь, улыбаясь.

- Room-mate? – спрашивает Ганс.

- No! – краснеешь.

- Why not? – тихо шепчу я холодными как снег губами.

«Я очень люблю тебя».

«ВЗАИМНО».

---

Икша. Москва, 08.10.06.

Дорогая Рейна!



Вчера я весь вечер просидела перед камином в табачном дыму с единственной, кто способен меня понять. В камине трещал огонь, в стакане золотился вермут, в руке дымилась сигарета. Мы ели бутерброды, маринованные грибы, смеялись, играли в бильярд. И я ни на секунду не переставала думать о тебе. Снова, снова появился этот невыносимый зуд в груди, от которого можно спастись только алкоголем, снова твои глаза, с укором и состраданием смотрящие на меня.

Твои руки… Твои волшебные, прекрасные руки. Если бы ты мне позволила, я бы дала тебе ту жизнь, которую ты заслуживаешь. Я бы завязала тебе глаза, прошептала бы тебе в ухо какую-нибудь лишенную смысла приятность и отвезла бы тебя в такое место, где никто не подумал бы искать тебя. И мы бы сидели, подкладывая время от времени дрова в камин, ты бы пела мне под гитару, я бы курила, слушала и перебирала твои чудесные медовые волосы… Волосы, похожие на отсветы заходящего солнца в тенистом лесном прудике. Волосы, похожие на пылающие в фиолетовой ночной густоте стога сена.

Я решила – отдам тебе все письма. Отдам, распечатаю и отдам. Но это будет еще не скоро. Я отдам их тебе только тогда, когда сама все решу и структурирую. Смешное слово. Сколько раз уже я его произносила и так и не смогла ничего структурировать.

Наверное, структура – слишком математическое понятие. А любовь, к сожалению или к счастью, не математическая единица. И, наверное, она не поддается структурированию.

А вот что это тогда? А черт ее знает. Да мне плевать, что это. Может, я и не могу дать ей точное определение, но зато, не я ли лучше всего знаю, что это?

---

Москва, 06.10.06.

Дорогая Рейна!



Вот уже день прошел с нашей мимолетной встречи, а я все никак не могу настроиться на привычный ритм жизни. Я рассталась с ним. Я ничего не смогла ему объяснить. Я только глотала дерущие горло слезы, отрицательно мотала головой и шептала, что это все невозможно.

Я говорила с мамой сегодня. Мы ехали в машине, попали в пробку, и она снова начала допытываться. Хотя, я могу ее понять. Ее волнение вполне понятно – мне бы тоже не хотелось, чтобы моя дочь оказалась лесбиянкой. Она просила рассказать, как я рассталась с Никитой. Потом она спрашивала, зачем я выбросила розы. Она не верила мне, что я их выбросила. Потом я сказала ей, что отвезла их тебе. Она отвернулась от меня и сказала: «Знала бы ты, как мучительно мне это слышать». Тогда я сказала, что она не может знать как мне плохо и ч ее стороны вообще не очень хорошо говорить о мучениях. Тогда она спросила почему мне так больно. И я ей сказала, что мне больно оттого, что я нахожусь как бы между двух огней, с одной стороны, боясь сделать больно тебе и как-либо поставить тебя в неловкое положение, и с другой стороны, причинить ей боль и страдание. Тогда она помолчала, посмотрела на меня и спросила: «А ты не думаешь, что это и есть любовь?». Бедная мама. Я люблю ее, не хочу, чтобы она из-за меня страдала, но то, что я чувствую к тебе – максимум, на что способно человеческое сердце.

Какая же ты красивая… Не знаешь, что ответить? Ничего не отвечай. Люблю тебя. Люблю твой шарфик, юбку, вельветовый пиджак. Люблю. И не надо ничего с этим делать. Потому что это все, что у меня есть.

Вчера моя коробка воспоминаний приобрела еще несколько бесценных фрагментов памяти. Я помню, как ты нагибалась, свешиваясь вниз с лестничного пролета гостиницы «Националь», как твои волосы вздрагивали, когда ты смеялась. Помню, как ты залезала на кровать, снимала сапоги, как ты держала меня за руку. И я никогда это все не забуду. Прости меня.

Люблю тебя.