Хочется закрыть глаза, и там, в глубине, за закрытыми глазами, еще раз закрыть глаза. И вот тогда наступит свобода.
Дорогая Рейна!
Вот уже день прошел с нашей мимолетной встречи, а я все никак не могу настроиться на привычный ритм жизни. Я рассталась с ним. Я ничего не смогла ему объяснить. Я только глотала дерущие горло слезы, отрицательно мотала головой и шептала, что это все невозможно.
Я говорила с мамой сегодня. Мы ехали в машине, попали в пробку, и она снова начала допытываться. Хотя, я могу ее понять. Ее волнение вполне понятно – мне бы тоже не хотелось, чтобы моя дочь оказалась лесбиянкой. Она просила рассказать, как я рассталась с Никитой. Потом она спрашивала, зачем я выбросила розы. Она не верила мне, что я их выбросила. Потом я сказала ей, что отвезла их тебе. Она отвернулась от меня и сказала: «Знала бы ты, как мучительно мне это слышать». Тогда я сказала, что она не может знать как мне плохо и ч ее стороны вообще не очень хорошо говорить о мучениях. Тогда она спросила почему мне так больно. И я ей сказала, что мне больно оттого, что я нахожусь как бы между двух огней, с одной стороны, боясь сделать больно тебе и как-либо поставить тебя в неловкое положение, и с другой стороны, причинить ей боль и страдание. Тогда она помолчала, посмотрела на меня и спросила: «А ты не думаешь, что это и есть любовь?». Бедная мама. Я люблю ее, не хочу, чтобы она из-за меня страдала, но то, что я чувствую к тебе – максимум, на что способно человеческое сердце.
Какая же ты красивая… Не знаешь, что ответить? Ничего не отвечай. Люблю тебя. Люблю твой шарфик, юбку, вельветовый пиджак. Люблю. И не надо ничего с этим делать. Потому что это все, что у меня есть.
Вчера моя коробка воспоминаний приобрела еще несколько бесценных фрагментов памяти. Я помню, как ты нагибалась, свешиваясь вниз с лестничного пролета гостиницы «Националь», как твои волосы вздрагивали, когда ты смеялась. Помню, как ты залезала на кровать, снимала сапоги, как ты держала меня за руку. И я никогда это все не забуду. Прости меня.
Люблю тебя.
Вот уже день прошел с нашей мимолетной встречи, а я все никак не могу настроиться на привычный ритм жизни. Я рассталась с ним. Я ничего не смогла ему объяснить. Я только глотала дерущие горло слезы, отрицательно мотала головой и шептала, что это все невозможно.
Я говорила с мамой сегодня. Мы ехали в машине, попали в пробку, и она снова начала допытываться. Хотя, я могу ее понять. Ее волнение вполне понятно – мне бы тоже не хотелось, чтобы моя дочь оказалась лесбиянкой. Она просила рассказать, как я рассталась с Никитой. Потом она спрашивала, зачем я выбросила розы. Она не верила мне, что я их выбросила. Потом я сказала ей, что отвезла их тебе. Она отвернулась от меня и сказала: «Знала бы ты, как мучительно мне это слышать». Тогда я сказала, что она не может знать как мне плохо и ч ее стороны вообще не очень хорошо говорить о мучениях. Тогда она спросила почему мне так больно. И я ей сказала, что мне больно оттого, что я нахожусь как бы между двух огней, с одной стороны, боясь сделать больно тебе и как-либо поставить тебя в неловкое положение, и с другой стороны, причинить ей боль и страдание. Тогда она помолчала, посмотрела на меня и спросила: «А ты не думаешь, что это и есть любовь?». Бедная мама. Я люблю ее, не хочу, чтобы она из-за меня страдала, но то, что я чувствую к тебе – максимум, на что способно человеческое сердце.
Какая же ты красивая… Не знаешь, что ответить? Ничего не отвечай. Люблю тебя. Люблю твой шарфик, юбку, вельветовый пиджак. Люблю. И не надо ничего с этим делать. Потому что это все, что у меня есть.
Вчера моя коробка воспоминаний приобрела еще несколько бесценных фрагментов памяти. Я помню, как ты нагибалась, свешиваясь вниз с лестничного пролета гостиницы «Националь», как твои волосы вздрагивали, когда ты смеялась. Помню, как ты залезала на кровать, снимала сапоги, как ты держала меня за руку. И я никогда это все не забуду. Прости меня.
Люблю тебя.