Хочется закрыть глаза, и там, в глубине, за закрытыми глазами, еще раз закрыть глаза. И вот тогда наступит свобода.
Дорогая Рейна!
Вчера я весь вечер просидела перед камином в табачном дыму с единственной, кто способен меня понять. В камине трещал огонь, в стакане золотился вермут, в руке дымилась сигарета. Мы ели бутерброды, маринованные грибы, смеялись, играли в бильярд. И я ни на секунду не переставала думать о тебе. Снова, снова появился этот невыносимый зуд в груди, от которого можно спастись только алкоголем, снова твои глаза, с укором и состраданием смотрящие на меня.
Твои руки… Твои волшебные, прекрасные руки. Если бы ты мне позволила, я бы дала тебе ту жизнь, которую ты заслуживаешь. Я бы завязала тебе глаза, прошептала бы тебе в ухо какую-нибудь лишенную смысла приятность и отвезла бы тебя в такое место, где никто не подумал бы искать тебя. И мы бы сидели, подкладывая время от времени дрова в камин, ты бы пела мне под гитару, я бы курила, слушала и перебирала твои чудесные медовые волосы… Волосы, похожие на отсветы заходящего солнца в тенистом лесном прудике. Волосы, похожие на пылающие в фиолетовой ночной густоте стога сена.
Я решила – отдам тебе все письма. Отдам, распечатаю и отдам. Но это будет еще не скоро. Я отдам их тебе только тогда, когда сама все решу и структурирую. Смешное слово. Сколько раз уже я его произносила и так и не смогла ничего структурировать.
Наверное, структура – слишком математическое понятие. А любовь, к сожалению или к счастью, не математическая единица. И, наверное, она не поддается структурированию.
А вот что это тогда? А черт ее знает. Да мне плевать, что это. Может, я и не могу дать ей точное определение, но зато, не я ли лучше всего знаю, что это?
Вчера я весь вечер просидела перед камином в табачном дыму с единственной, кто способен меня понять. В камине трещал огонь, в стакане золотился вермут, в руке дымилась сигарета. Мы ели бутерброды, маринованные грибы, смеялись, играли в бильярд. И я ни на секунду не переставала думать о тебе. Снова, снова появился этот невыносимый зуд в груди, от которого можно спастись только алкоголем, снова твои глаза, с укором и состраданием смотрящие на меня.
Твои руки… Твои волшебные, прекрасные руки. Если бы ты мне позволила, я бы дала тебе ту жизнь, которую ты заслуживаешь. Я бы завязала тебе глаза, прошептала бы тебе в ухо какую-нибудь лишенную смысла приятность и отвезла бы тебя в такое место, где никто не подумал бы искать тебя. И мы бы сидели, подкладывая время от времени дрова в камин, ты бы пела мне под гитару, я бы курила, слушала и перебирала твои чудесные медовые волосы… Волосы, похожие на отсветы заходящего солнца в тенистом лесном прудике. Волосы, похожие на пылающие в фиолетовой ночной густоте стога сена.
Я решила – отдам тебе все письма. Отдам, распечатаю и отдам. Но это будет еще не скоро. Я отдам их тебе только тогда, когда сама все решу и структурирую. Смешное слово. Сколько раз уже я его произносила и так и не смогла ничего структурировать.
Наверное, структура – слишком математическое понятие. А любовь, к сожалению или к счастью, не математическая единица. И, наверное, она не поддается структурированию.
А вот что это тогда? А черт ее знает. Да мне плевать, что это. Может, я и не могу дать ей точное определение, но зато, не я ли лучше всего знаю, что это?