Хочется закрыть глаза, и там, в глубине, за закрытыми глазами, еще раз закрыть глаза. И вот тогда наступит свобода.
Так хочется тебе написать, и я сама не знаю, что еще написать…Все вроде уже писала…Я вспоминаю тебя постоянно, вспоминаю все, что ты говорила, как ты смеялась, как плакала, как злилась, как гладила меня осторожно на руке…Ты не могла понять, почему мне так плохо. Я тебе не объясняла. Я сама в тот момент не понимала. Я с вечера поставила себе будильник на четыре утра, чтобы пойти с тобой в пять на пляж. Когда я проснулась в полшестого, ужасу моему не было предела. Я вышла в мокрую темноту августовского утра, и поняла, что идея с пляжем накрылась из-за моросящего дождя. Я была раздавлена, уничтожена, унижена самой собой. Я не понимала своей ценности в тот момент. Как сомнамбула, я прошла по залитому дождем балкону к твоей двери.
… Светало, фиолетовое небо над бетонным забором соседней базы начало приобретать серый оттенок. Дождь прекратился. Мы шли друг за другом, парами, примерно двадцать пять человек или меньше. Ты шла первая, прикрывая сухие глаза от ветра. Ты никого не держала за руку и молчала, потому что знала – заговоришь и расплачешься. Я тоже молчала. Я шла одной из последних, шаркая шлепками по асфальту. Ты шла, не оборачиваясь, в своих красный джинсах и розовой кепочке. Я видела твою макушку и рыжеватые волосы, и в голове стучало одно: «Уезжает. Уходит. Останови!». И как же мне хотелось тебя удержать, заставить остаться. Да ты и сама не отказалась бы остаться, но выбора не было ни у тебя, ни, тем более, у меня. Я шла и, чувствуя себя полной идиоткой, перешагивала через швы на плитках дорожки. Мы вышли за территорию через задний КПП и вот уже стояли на асфальтированной площадке перед машиной, на которой красовалось страшное слово «ТАКСИ». Мы встали в круг и стали петь. У всех срывался голос, и песни поначалу не получались, но вскоре все собрались и дело пошло. Ты пошла по кругу и стала со всеми прощаться. Я пела и думала «скорей бы заплакать, не могу уже больше», потому что горло колол зверский сгусток слез, и даже петь по-нормальному не получалось.
… Светало, фиолетовое небо над бетонным забором соседней базы начало приобретать серый оттенок. Дождь прекратился. Мы шли друг за другом, парами, примерно двадцать пять человек или меньше. Ты шла первая, прикрывая сухие глаза от ветра. Ты никого не держала за руку и молчала, потому что знала – заговоришь и расплачешься. Я тоже молчала. Я шла одной из последних, шаркая шлепками по асфальту. Ты шла, не оборачиваясь, в своих красный джинсах и розовой кепочке. Я видела твою макушку и рыжеватые волосы, и в голове стучало одно: «Уезжает. Уходит. Останови!». И как же мне хотелось тебя удержать, заставить остаться. Да ты и сама не отказалась бы остаться, но выбора не было ни у тебя, ни, тем более, у меня. Я шла и, чувствуя себя полной идиоткой, перешагивала через швы на плитках дорожки. Мы вышли за территорию через задний КПП и вот уже стояли на асфальтированной площадке перед машиной, на которой красовалось страшное слово «ТАКСИ». Мы встали в круг и стали петь. У всех срывался голос, и песни поначалу не получались, но вскоре все собрались и дело пошло. Ты пошла по кругу и стала со всеми прощаться. Я пела и думала «скорей бы заплакать, не могу уже больше», потому что горло колол зверский сгусток слез, и даже петь по-нормальному не получалось.