Дорогая Рейна!
Горячей воды нет, в сердце тишина и я чувствую себя готовой приняться за письмо. Я давно не писала – не было мыслей, одолевали одни только чувства. Надеюсь, такой перерыв будет последним. Хотя, помнится, были и дольше. Но мне хочется преодолеть, сломать эту проклятую черту, грань, разделяющую нас. И она даже не в расстоянии, и не во времени, она где-то глубже, где-то глубоко внутри тебя. Мое десятилетнее смирение начинает давать трещину, и это страшно, потому что я не знаю, что будет дальше. Цели в жизни меркнут, затухают и гаснут одна за другой, как окна в обесточенном внезапно городе, стоит только представить себе твое лицо. Все внутри меня содрогается в каких-то судорожных порывах обнять воображение, задержать секундный образ, прижаться к нему, и падать, падать в пустоту, бездонную, напоенную запахом твоих волос, рассыпанных по плечам. Падать и падать, бесконечно.
Нет горячей воды. Одинаковый холод везде – на улице, в ванной, в сердце. Оно замерзло, покрылось тонкой пленочкой отрешенности, которая начинает медленно лопаться, таять, открывая живое мясо, сочащееся свежей кровью, каждая капля которой принадлежит тебе. Эти высокопарные, глянцевые слова льются из самого подсознания, и я не могу их остановить. В кране нет горячей воды, как нет во мне сил все это остановить. Как гамма-распад, реакция бесконечна, она древовидным салютом устремляется в небо, снося все препятствия на своем пути. Все. Все, кроме одного. Она не может сломить твою волю, твой выбор, то, что не можешь сломить даже ты сама. И я ничего не могу с этим поделать. Я анализирую чувства, что делать нельзя, потому что это самоубийство. Аналогия с болотом – стоишь по колено, начинаешь задумываться, и проваливаешься по пояс. А я не могу не думать, потому что, как-никак, придется же когда-нибудь решить главную задачу моей никчемной жизни. Я часто пытаюсь понять, что чувствуешь ты, и никак не могу с точностью разобраться, мешает нам с тобой языковой барьер или нет. В какой-то мере, разумеется, мешает, потому что я зачастую понимаю, что витиевато выраженную мысль можешь не понять ты. Бред. Вот так задачка – как решить пример, если он не решаем из-за его ответа? Смешно, казалось бы, но и не смешно вовсе одновременно. Ни один мужчина не сможет заменить твой взгляд, потому что ни один мужчина еще не вырывал из моего сознания реальность. Единственное, что я не могу сломать – это ты. Я никогда не смогу тебя сломать, и не потому, что ты сильнее или что-то еще. А всего лишь потому, что ты не хочешь ломаться. И не хочешь не на сознательном уровне, а на уровне первородных инстинктов и подсознания. И я никогда не преодолею эту чертову преграду.
Воды нет. Только холодная вода льется из крана в ванну, и по ней сразу можно определить, что она холодная. Она холодно струится по дну ванны и холодно стекает в канализацию. Убей в себе эту чертову жалость! Меня не надо жалеть, меня не жалко! Я сама себе выбрала такой путь, точнее, он сам мне выбрался, и теперь это моя судьба, и не надо меня жалеть. Мне нет никакого толку от твоей чертовой жалости! Если единственное, что ты можешь дать мне, это жалость, так засунь ее себе в задницу!
Нет… Нет, отдай мне, отдай ее мне, свою жалость. Потому что в какой-то мере она моя. И это единственное чувство, полученное мной от тебя. Жалость. Жалость. От жалости тоже сжимается сердце, как и от любви. Моя жалость. Жалость, вызванная мной. Тьфу, что за бред, неужели я могу вызвать только чувство жалости?..
«Я не могу дать тебе больше». Больше, чем жалость? Больше, чем боль? Больше, чем смерть? Больше, чем что? А я не могу дать тебе меньше. Я не могу дать тебе меньше боли, понимаешь? Потому что эта чертова боль не помещается во мне, и если ты внезапно пустишь ее в себя, то она оглушит тебя, собьет тебя с ног, накинется черной массой, как уже сделала со мной.
Как в детстве, в углу снова завелось чудовище. Оно вылезает по ночам, когда темно и далеко, невыносимо далеко до выключателя, оно медленно, неслышно ползет ко мне по ковру, и если прислушаться, можно услышать как шуршат ворсинки. Я не вижу и не слышу его, но ни на секунду не могу усомниться, что оно видит и слышит меня, так как я сама себя прекрасно слышу. Я слышу свое учащенное дыхание, слышу, как пот стекает по моим ладоням, слышу, как неодолимо медленно закрываются глаза. И то расстояние до выключателя, которое днем кажется смехотворным, превращается ночью в непреодолимые километры, и те секунды, которые при свете проходят мгновенно, ночью тянутся часами, дням, годами. И с каждой секундой я все больше боюсь, все плотнее закутываюсь в одеяло, надеясь, что ткань спасет меня. Но чудовище отлично видит и слышит все мои неуклюжие попытки слиться с кроватью, и вот ему уже остается только напрячь мышцы и бросить тело, чтобы наконец впить свои зубы в мою шею, как я набираюсь решимости, встаю, прохожу ни с чем не сравнимые по ужасу и бесконечности два шага до выключателя, зная, что стоит нажать, и все закончится, спотыкаюсь, падаю, и одна мысль стучит в висках, снова и снова произносимая чудовищем. Оно сидит напротив меня, смотрит в мои глаза, наполненные до краев сухим животным ужасом, и вместо того, чтобы наброситься, вдруг говорит: «Ты никогда ее не получишь».
Ты никогда это не получишь. Ты никогда не получишь дом для барби, никогда не получишь пять по алгебре, ты никогда не получишь миллион долларов, никогда не увидишь Сейшелы, никогда не услышишь вживую Моцарта, никогда не проснешься в объятиях любимого человека, никогда не получить собаку, никогда не сдашь сессию, ты никогда не будешь успешна, ты никогда не станешь юристом, никогда не покончишь жизнь самоубийством, ты так и будешь жить.
Ты никогда не получишь Рейну.
Ты никогда не будешь счастлива.